г.Санкт-Петербург                   Единый многоканальный телефон: (812) 448-07-07

Поддержка / продвижение 

SaleSeo IT Studio

НОВОСТИ

Османская империя – половина мира... // 03.11.2008

Османская империя – половина мира...

Османская Турция – в некотором роде государство-феномен. Возникнув из ниоткуда, из абсолютной безвестности, она совершила блистательный, поистине фантастический взлет – на памяти буквально трех поколений превратившись из крошечного полуразбойничьего княжества, каковых в Малой Азии в XIV веке существовал добрый десяток, в мощнейшую державу – гегемона всего Восточного (а временами – и не только Восточного) Средиземноморья. Султаны из рода Османа сумели функционально занять «историческую нишу» сразу двух предшествовавших им великих империй – Византии и Аббасидского халифата – но не остановились на этом, а пошли дальше, распространив свою власть даже на те территории, куда нога этих предшественников не ступала. Двести с лишним лет Сиятельная Порта держала в страхе – и страхе временами вполне обоснованном – всю Европу. Еще сто лет после этого она оставалась весомым игроком на европейской политической сцене, несмотря на разъедавшие ее изнутри болезни. В чем состоял секрет феноменального успеха этого государства, и в чем крылись причины последовавшего за этим успехом упадка?

Первое, что бросается в глаза даже при поверхностном знакомстве с историей Османской Турции, это длительная и долгое время непрерывная плеяда выдающихся личностей «у руля» государства. За почти двести лет – от Орхана Гази, фактического основателя династии, до Сулеймана Великолепного – ни одной династической осечки. Все это время Турцией правили монархи, каждый из которых сделал бы честь любой европейской династии. Все они, как на подбор, были людьми решительными, умными, абсолютно безжалостными – и чрезвычайно талантливыми. При них держава развивалась строго поступательно – сын начинал ровно там, где остановился отец, не сбавляя темпа. Даже страшный разгром Турции Тимуром – разгром, от которого другие пострадавшие страны приходили в себя десятилетиями – не остановил потомков Османа. Один из выживших сыновей низложенного Тимуром султана Баязида, Мехмед I, по сути, воссоздал страну из пепла – более сильной, чем когда-либо. Его сын, Мурад II, успешно отбил последний крестовый поход, нацеленный на спасение Византии, и надежно затянул удавку на шее обреченного Константинополя. Его собственный сын, Мехмед II, взял осажденный город, как перезрелый плод, едва держащийся на ветке, а затем раздвинул границы империи до небывалых ранее пределов…

Что это – необычайное везение? Курьез генетики? Или благословение Аллаха, Милостивого, Милосердного, как, без сомнения, сказали бы сами отпрыски рода Османа? Думается, не только – и даже, возможно, не столько. За этим стоит глубоко продуманный рациональный принцип «отбора и воспитания кадров» - на высшем, султанском уровне.

Для европейца слово «гарем» (или, как раньше говорили, «сераль» - от итальянского seraglio, представляющего собой искаженное турецкое serayyi – «дворец», ср. татарское «сарай») обычно несет ассоциации, никак позитивно не связанные с идеей государственного управления. Однако изначально за институтом султанского гарема стоял сугубо прагматический государственный расчет – и расчет, который долгое время себя оправдывал. Гарем с высокой долей вероятности гарантировал наличие многочисленных наследников – причем от возможно большего числа матерей – и обеспечивал подходящую изолированную среду для наблюдения за ними в процессе формирования личности. При этом сам султан практически до середины XVI века не жил со своим гаремом под одной крышей, а лишь навещал его периодически, что сводило возможное влияние гарема на повседневную политику империи к минимуму. Фактически, это был инкубатор для разведения будущих султанов – и ничего сверх того.

Итак, наследников почти всегда было много. Но как было организовано само престолонаследие? Поначалу – фактически никак. Не было закона, который однозначно закреплял бы право наследования по принципу старшинства. Теоретически, преимущество могли иметь сыновья, рожденные от законной жены – в противоположность наложнице. Но этот принцип, судя по всему, никогда специально не соблюдался. А со временем (после Сулеймана Великолепного) султаны вообще перестанут жениться официально, так что этот принцип, даже если бы он существовал, стал бы неприменимым. На практике это означало одно – побеждал сильнейший. Почти каждый переход власти сопровождался смутой, в которой неизменно одерживал верх наиболее решительный и беспощадный из принцев. Это был в полном смысле этого слова «естественный отбор» внутри правящей династии.

Великий султан Мехмед II Завоеватель, взявший Константинополь и полностью реорганизовавший управление разросшейся империей, закрепил этот принцип законодательно – в уникальном документе, скорее всего, не имеющем аналогов в мировой практике. Вот что гласит, черным по белому, закон о престолонаследии султана Мехмеда: «Тот из моих сыновей, кто унаследует власть, должен будет без промедления умертвить всех своих братьев, во имя блага и спокойствия государства». Сам Мехмед пришел к власти именно таким образом. До нас дошла история о том, как, примчавшись во дворец сразу после получения известий о смерти своего отца, он вызвал к себе любимую молодую жену покойного, которая незадолго до этого родила ему сына, и долго милостиво беседовал с ней – а в это время посланные им люди утопили новорожденного принца в ванне. Несчастную женщину в тот же день выдали замуж – за престарелого визиря, которого тут же отправили наместником в самую отдаленную провинцию. Одним ударом Мехмед избавился от потенциальной угрозы, которую мог бы представлять младенец, окажись он в руках враждебной ему придворной «партии», задавил на корню зародыш возможной гаремной интриги, и устранил влиятельного и независимого соратника своего отца, который мог бы стеснить его свободу действий в дальнейшем. Европа вздрогнула, осознав, в чьих руках оказалась власть над одним из мощнейших государств региона, и вздрогнула не зря. Но было поздно.

С тех пор и примерно до конца XVI века практически каждый переход власти в Османской Турции сопровождался короткой, но энергичной поножовщиной в дворцовых коридорах. При этом, что интересно, до полноценной гражданской войны дело никогда не доходило. Дело решалось чрезвычайно быстро – обычно в течение считанных дней. Побеждал тот, кто первый узнавал о смерти отца (которую обычно некоторое время не предавали широкой огласке) и успевал первым среагировать, т.е., на практике, тот, кто сумел еще при жизни покойного собрать партию влиятельных последователей, создать отлаженную шпионскую сеть и расставить преданных ему людей на ключевых постах. У малолетних принцев шансов не было никаких.

Масштабы этой внутрисемейной резни временами оказывались впечатляющими. Так, султан Мурад III (внук Сулеймана Великолепного) убил пятерых братьев, чтобы захватить власть. Но его собственный сын, Мехмед III, побил вообще все рекорды – чтобы возглавить род Османа, он уничтожил 19 (!) своих братьев, плюс их детей и нескольких беременных жен и наложниц.

Однако не всем принцам приходилось прибегать к таким решительным мерам. Сулейман, которого европейцы называют Великолепным, а турки – Законодателем, а затем и его сын Селим, пришли к власти без кровопролития. За них всю работу уже сделали их отцы, заблаговременно истребившие всех «лишних» сыновей и расчистившие дорогу единственному оптимальному, по их мнению, наследнику. Это тоже было в порядке вещей. Имперская парадигма Османской Турции заключалась в том, что султан имел право – и даже моральный долг – без суда, следствия и объяснения причин расправиться с любым, кто представлял угрозу его власти. Этот принцип возник не просто так – как мы сейчас увидим, все государство было устроено таким образом, что султан являлся не просто его главой и зримым воплощением, но и основным несущим элементом, главным стержнем, на котором держалась вся система. Покушение на султана лично было покушением на фундаментальные основы всего государственного устройства, угрозой существованию империи как таковой. Турки построили подлинно абсолютистскую монархию значительно раньше, чем это удалось сделать европейцам. Сулейман Великолепный мог сказать о себе с полным основанием: «Государство – это я». И сделать это он мог за 100 с лишним лет до Луи XIV.

По материалам «Новых хроник»

все новости